Чтоб мы так жили!

Вы читали «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома Клапки Джерома? Даже если и не читали, то вряд ли наберётесь смелости в этом признаться.  :))
А если вы всё-таки смелы до такой степени, что не постесняетесь, -  мне об этом не говорите, я вас умоляю: стану умирать от жалости и проливать слёзы над вашей несчастной судьбиной. Не расстраивайте меня!

Так вот. Именно из этой книги я в детстве узнала о существовании разных странных сыров, которые, оказывается, существовали где-то на планете за пределами моей Родины.
Описанный Джеромом сыр (а он описал только один сыр) обладал какой-то удивительной вонючестью.  Сногсшибательной. То есть ароматом такой волшебной силы, что герою пришлось избавляться от головки этого молочно-кислого продукта кардинальным способом: похоронить его глубоко в земле на берегу реки в какой-то английской глухомани. Предпринятая до того попытка спрятать тот сыр в морге закончилась плачевно – героя обвинили чуть не в святотатстве, а также в очевидной всем попытке оживить покойников! Поэтому и пришлось сыр хоронить. А та глухомань, в земле которой был закопан сыр, стала вскоре одним из известнейших в Англии курортов для лёгочников… Говорили, что с некоторых пор там сделался какой-то особенный воздух… И не сомневайтесь - тот курорт жив и теперь, и воздух там, конечно, лечебный!

Итак, я узнала, что есть сыры и Сыры. Стало интересно. Большая Советская Энциклопедия поведала мне о наиболее распространённых способах приготовления сыров, а также о том, сколько сортов производилось в СССР. Цифра меня огорчила. Я поняла, что всех сортов мне не перепробовать – жизни не хватит. Одновременно я догадалась, что перепробовать все сыры, производимые в мире, мне не хватит и двух жизней. Думаете, что я огорчилась этому открытию? А вот и нет. Приняла сей факт как должное и решила не заморачиваться.
Гораздо больше меня огорчило тогда и продолжает огорчать и поныне тот факт, что я не увижу, наверное, никогда того английского курорта. И всех тех мест, где делают сыры так не похожие на те, к которым я привыкла с детства.
Это грустно по настоящему.

Не просто так вспомнилась эта тема - натолкнула только что прочитанная статья  на сайте "Ведомости", в пятничном выпуске. В статье сообщается новость об издании ЭКСМО собрания сочинений Сэлинджера в одном томе. Первым произведением в книге стал роман «Ловец на хлебном поле». А теперь надо напрячь мозги и догадаться под каким названием этот роман читали вы.
Считаю до трёх.: один, пауза, два, пауза, три. Ответ: "Над пропастью во ржи". Вооот. Нет, я не против. Мне даже почти безразлично. Книга со старым названием стоит на полочке и ей уже никакие новые названия не угрожают.
Но, конечно, личное мнение у меня по поводу новых переводов того, что стало классикой, у меня имеется. И мнение это отрицательное. Если и переводить что-то заново, то только то, что изначально было переведено плохо, с неточностями, со слишком большим присутствием переводчика... Но вот Сэлинджер был переведён замечательно.

Однажды мне рассказали о новом переводе "Карлсона". Конечно, не удивиться было сложно и невольно вырвалось "а на фиг?". Ну  вот так вырвалось и всё тут. Мне предложили книгу купить. Сказали, что того, старого "Карлсона" уже фигушки купишь, а этот вот пока есть. Но когда оказалось... В общем, это было сногсшибаемое известие: не только мелочи всякие в новом переводе стали звучать совершенно по иному, но и глобально-саркальное, например, не стало плюшек и домомучительницы. Вместо этих слов появились какие-то совсем другие.
Я посчитала это кощунством примерно такого же масшатаба, как и в отвратительном переводе книги Профессора "Хоббит, туда и обратно". В этой книге фамилия Бильбо была - вы ни за что не догадаетесь - Сумкинс! Но я пережила и это, даже несмотря на то, что тут же  - а это происходило в книжном магазине - мне не предъявили этот же роман в другом переводе, в котором фамилия Бильбо была опять очень оригинальной - Торбинс!
Мне удалось сдержаться, не устроить детский визг на лужайке и не уничтожить ни одного экземпляра.

До сих пор меня мучает вопрос: КАК можно доверить перевод даже инструкции по использованию туалетной бумаги тому, что не знает элементарного: фамилии и названия НЕ ПЕРЕВОДЯТСЯ!

Вы думаете, я просто так, от нечего делать решила стать написателем колонки раздумий и впечатлений? Нет и нет! У меня есть одна задняя и несколько передних мыслей. А то как же!
Дело в том, что в загашниках покоится три недописанных романа. Один - почти готовый и почти толстый - в нём 10 авторских листов, ага. И ещё два , которые должны стать толстыми, но пока лежат в отделениях для анорексичной литературы в анабиозе и ждут своего часа, дабы стать уже раскормленными и прекрасными. Кому в наше время нужны рассказы - никому!
Ежели что - так у меня их на две полноценные книги хватит. Или даже на три. Но я же не великая Токарева, нет, я - не она. Мне так однажды и сказали. "Не Токарева вы, чтобы на вас бумагу тратить и сборник с рассказами неизвестно кого выпускать. Вот вы сначала издайте пару-тройку романов, а уж потом..." Романы я писать не умею, так что... вся надежда только на эти три - недописанные.
Самый близкий к издательскому станку роман о Лильке. То есть обо мне. То есть о той, которая много лет сидела в моей башке и строила разные выкрутасы. То тут то там. Я надеюсь, что мои "колончатые" записки каким-то образом смогут влиться в роман о Лильке и её времени...

А теперь, собственно, о чемоданах. Раньше они бывали куда нужнее и список их возможностей включал в себя куда больше возможностей, чем теперь. Например, хранение романов. Ага, я умею сводить концы с концами - не сомневайтесь. Помнится, мне один писатель из древних ящуров, который только так чемоданы и использовал - у него их было пять штук и в каждом по два романа, - говаривал, что, мол, в чемоданах умещается вся его жизнь! С тех пор я знаю, что такое роман на вид - половина огромного чемодана, набитого чуть пожелтевшими листами бумаги формата А4.

Чемоданы раньше были куда солиднее сегодняшних. Теперешним с ними не сравниться. В теперешних как-то слишком много фривольностей и изысков. Колёсики, молнии, кармашки, навесные отделения, пристёгивающиеся ремни и ручки - эх, красота! Не то что раньше - во времена, когда в каждом чемодане было, обязательно было что-то такое решительное, окончательно-бесповоротное, грубоватое, мужественное (все эти эпитеты легко вгоняются в одно понятие "брутальность" ) и наконец - сакральное. И при этом никаких посторонних прибамбасов, никаких красивостей и отвлечений развлекательного свойства.

Дальние-дали... Каждая поездка  могла стать броском в чудесную неизвестность, в ужасную неизвестность, в таинственную неизвестность, в сказочно-прекрасную неизвестность. Каждая поездка могла обернуться встречей с новыми впечатлениями, приключениями, испытаниями. Романтического свойства, естественно - даже не сомневайтесь. Времена были такие. Если партия скажет, а правительство прикажет - любой, самый тяжкий, опасный, травматичный труд нашенские писатели и журналисты с лёгкостью превращали в романтику дальних странствий, в энтузиазм усатых лириков и бородатых физиков. И все непременно с гитарами и генетическим противоядием от комариных, змеиных, скорпионьих и тыды укусов.
Лирики ехали валить леса и перекрывать реки, физики строили города и электростанции, а обыватели им завидовали и трудились на тракторах и строительстве хрущёвок.
Обыватели обожали свои чемоданы куда больше, чем те, кому завидовали. Обыватели верили в свои чемоданы. В чемоданах таилась надежда когда-то стать полезным членом великого общества пионеров, которые, как Ленин, всегда впереди. Чемоданы как минимум два раза в год доставались с антресолей и протирались влажной тряпочкой. С чемоданами разговаривали...
- "Ну что, дружище, скоро и мы с тобой поедем строить БАМ (газопровод Уренгой-Помары-Ужгород, ГЭС на Каракумской канале, целлюлёзный завод на Ангаре, а лучше - на Байкале). И тогда нас с тобой все сразу зауважают!"
Чемоданы в ответ, конечно, ничего не произносили, но манили недрами своих исподней, пугали запахами странствий, эхом дальних углов, и лишь порой с громким лязгом захлопывались, пытаясь всё-таки что-то сказать, но не судьба - чемоданы молчат! Говорить за них должен кто-то другой.

Один такой чемодан стоит на родительских антресолях по сию пору. Я не выброшу его никогда. Даже несмотря на то, что ненавижу эту поганую тварь. Сколько же он кровушки моей выпил! Огромный, коричневый, фанерный, с непоколебимыми замками и толстой крепкой ручкой. Да, я его терпеть не могу. Но разве можно выбросить это гнусное существо, если каждый раз, глядя на него, я вспоминаю так много... так много, что ни пером описать, ни в сказке сказать...

Целый день в телевизоре по всем каналам и почти без перерыва кого-то убивают. Это утомляет.

Красивыми называют женщин со следами истощения от недоедания на лицах и телах. Это удручает.

Героев-любовников играют мускулистые парни без тени интеллекта в глазах. Чтобы не вызвать недоумения в обиход введен эпитет "брутальный", которому придаётся положительный смысл. А ведь "брутальный" - это всего навсего вызывающий животную и не более притягательность, сильный, жёстко доминирующий, грубый... Как мы умеем подменять понятия, а потом ещё и восхищаться подменами! Это нервирует.

Мария-Фернандес (грустная Ольга, пока ещё богатая Валентина, бедная Женя, невинная зэчка  Паша) снова потеряла или вот-вот потеряет кучу денег, жильё, банк, магазин, память или, в крайнем случае, единственного сына, дочь, внучку, собаку-сучку. Это раздражает.

Рыболовы в любимой передаче, усмехаясь, отпускают обратно в реку только что пойманную добычу. Это бесит.

Лучшая подруга влюблена, а мне не в кого. Это причиняет душевную боль.

Павел Любимцев стал каким-то скучным. Это огорчает.

Позвонила сестра из далёкого далека - она не получила от меня ни одного из пяти писем. Это злит.

Есть передачи, в которых участвуют месяцами и годами странные люди - нет, не люди. Недочеловеки!  Я поняла, что все они - гуманоиды с других планет. Вражеских. Такие гуманоиды должны быть уничтожены. Во избежание. Мысли о необходимости уничтожить кого-то - мысли незрелого человека. Это напрягает.

Опять в телевизоре Путин, Путин, Путин. И совсем немного Баталова. Выбора нет. Голосую за Баталова. Это единственное, что сегодня может порадовать.

Лично я люблю ластики «Кохинор». Я не знаю, как можно любить другие. Ластик должен быть почти белым, мягким, упругим и легко гнущимся. Все другие ластик – ужасная дрянь. Ещё очень важно проверить ластик на запах. Хорошие всегда пахнут хорошо. Соответственно плохие всегда пахнут плохо. Это закон природы. А против природы не попрёшь!

Однажды, гуляя по Арбату я увидела замечательную технику рисования. Вернее… в общем, это было почти скульптурное действо – то есть художник не отсекал, конечно, но стирал всё лишнее. Он брал листы, заранее мелко заштрихованные простым карандашом, и начинал стирать, стирать, стирать… Он работал ластиком, а не какой-то там вульгарной кисточкой. А потом брал в руку тряпочку и любовно сглаживал резкие цветовые переходы. Все портреты получались удивительно объёмными, с игрой света и тени, лица выходили с аурой таинственности и даже некоей сказочности…

Тем, чем принято уничтожать, можно и творить!

Шерлок Холмс выписывал королевские вензеля при помощи любимого револьвера. Как было бы хорошо, если бы все другие способы применения оружия стали всем и сразу ненужными и неинтересными.

Говорят, что москвичей можно отличить от жителей других городов, просто заглянув в их сумки. Если стоит сухая погода, а в сумке, тем не менее, лежит зонтик, это признак москвича. Никогда не могла понять, что тут особенного? Питерцы или вологжане, что ли, не носят с собой зонтов? Или у них лучше работает гидрометеоцентр? Или они не такие скептики, как москвичи? Или они просто менее предусмотрительны? И вообще – хорошо это или плохо?

Мой зонт всегда при мне. Выйти без него из дома – это почти то же самое, что выйти не полностью одетой… Почему это означает, что я – москвичка, а не, скажем, просто слегка не в себе? Если бы я жила в их "ужасной Америке", наверное, я бы не была так привязана к своему зонту…
Говорят, что у них в магазинах стоят у дверей такие большие вазы, а в них – кучи дежурных зонтов. То есть если человека застиг дождь, то он просто берёт один из них и идёт себе на улицу. А когда дождь заканчивается, человек входит в уже другой магазин и оставляет там ставшую ему не нужной вещь.

Я не верю в это! Всё это враки! Ведь вот, например, свой зонт, я выбирала тщательно и с любовью. Я подбирала его под цвет глаз, я проверяла его на «выгибчивость» от ветра, я с пристрастием его осматривала в открытом и в закрытом виде, я проверяла спицы и хорошо ли закреплена шишечка в центре его купола. Я сто раз нажала на кнопку и примерялась ладонью к его ручке – а вдруг будет неудобно?

Разве можно иначе?

*Иногда я думаю, что американцев нет на свете вовсе – слишком много в их жизни находится вне пределов моего понимания.*

UPD  Господа и дамы, вы видите в начале слово "говорят"? Или не видите? Поясняю - наличие этого слова буквально кричит о том, что я повторяю чужой миф, с которым, возможно, не собираюсь соглашаться.
Собсно... ну не пишите, пожалуйста, возмущений, пока не вникните в смысл написанного. Буквально в следущем абзаце всё предельно ясно сказано.