Чтоб мы так жили!

С тех пор прошло более 17-ти лет. Уверена, нет, я очень хочу быть уверенной в том, что такого больше не случается нигде и никогда. А если и случается, то современные беременные - уже представители другого поколения, поколения не столь покорных, поколения, знающего о своих правах, умеющих отстаивать собственное достоинство. До боли хочется в это верить.

До боли хочется забыть мои страдания. Не получается. Накатывают вдруг воспоминания и страхи, особенно во сне. И просыпаюсь в холодном поту и не сразу могу поверить, что всё это со мной больше никогда не повторится.
Одному из врачей-садистов я всё смогла высказать лично и плюнуть ему в лицо.
Одному из настоящих  - выразить лично свою искреннюю благодарность. За профессионализм, за талант человечности, за то, что был СПЕЦИАЛИСТОМ, за то, что умел всё - и оперировать, и ставить диагнозы беременным и их внутриутробным детям во время УЗИ, и принимать роды, за то, что не стеснялся сочувствовать и поддерживать, за искреннее желание быть ВРАЧЕВАТЕЛЕМ. За отказ принимать подарки, в связи с чем мне пришлось буквально кидаться в него сумкой с букетом полевых ромашек, французским коньяком, конфетами, дорогим трубочным табаком и чем-то ещё - уже и не помню. Я кидалась, а он ловил и возвращал... Но я оказалась настойчивее, и как приятно думать, что моя благодарность, как устная, так и материальная, хоть немного "подсластили" его героический (я ничуть не боюсь такого нарочитого пафоса, потому что именно так и думаю - героический!), благородный труд.

5 марта 1991 года.

Я не беременна. Я лечусь от бесплодия.

6 марта 1991 года.

Я беременна. На двадцать пятой неделе.
Не заметившая моей беременности доктор – бывший гравврач 19-го роддома столицы, осматривавшая меня на шестой, шестнадцатой и двадцать первой неделях, предлагает организовать по блату искусственное прерывание беременности. «Разрежут плод и достанут по кусочкам, как миленького», - говорит она и отводит добрый, полный сочувствия взгляд. Не от стыда, а оттого, что видит ненависть в моих глазах.

Сына во мне нашла не она, а совсем другой доктор. Настоящий. Нашла, но поверив предыдущим записям в медицинской карте и объявила дрожащим голосом, что у меня уже неоперабельная опухоль. Как же она смеялась через несколько минут, обнаружив при УЗИ, что у опухоли есть ручки, ножки, голова и резво бьющееся сердечко.

7 марта. 17.00

Привезли на сохранение в роддом. Боли, терзавшие меня, практически не отпуская, последние три месяца объясняются просто – шейка матки раскрыта уже на два пальца. Спасти ребёнка надежды нет.

- Но попытаться стоит! - говорит вдруг седая Нелли Ефимовна – заведующая отделением патологии.
- Зачем рисковать? – возмущается Виталий Ильич – молодой, справный доктор, специалист по иглоукалыванию и внутриутробной диагностике.
- Рискнём! – подключается Андрей Анатольевич – толстый, благостный, с оленьими глазами, в не застёгивающемся на огромном пузе халате.
- Ну, как хотите, только, пардон, без меня, - лениво вставляет Виталий Ильич.
- Попробовать можно, - цедит Наталья Львовна – красивая брюнетка, только что после института, - случай-то интересный.

Случай – это мы с сыном. Я лежу перед ними, раскинув ноги в подпорках на высоченном кресле, и слушаю, как они решают судьбу моего ребёнка. Я лежу и тону в диком ужасе от того, что слышу. Я лежу и понимаю, что ничем не могу помочь ни себе, ни тому, кто внутри меня. Я лежу и прислушиваюсь к грохоту каких-то железяк, то и дело вываливающихся из пьяных рук сантехника, тут же – в метре от пятки моей правой ноги – копошащегося в раковине. Мне уже всё равно, кто меня видит, кто в меня заглядывает…

Я точно знаю, что не человек больше, и уж, конечно, не женщина. Я – тело, по недоразумению начинённое «плодом».

( Читать дальше - тыц!!! )