anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Жила-была страшненькая девочка.
Со временем она превратилась в девушку, тоже страшненькую и одетую неважнецки, потому что не было у неё ни одной тётки-феечки, ну не единой. Зато были две злые старшие сестры, за которыми она, как это всегда бывает в грустных сказках про несчастных девочек, донашивала одежонку. Бедная, бедная девочка. Девушка.


Кроме всего прочего, была она крайне неуклюжа, ужасно неловка и страдала тем, что сёстры весело называли падучей болезнью, а всё оттого, что как-то уж очень часто и где попало падала. То есть буквально валилась с ног, иногда их даже ломая или вывихивая. И руки тоже. Сама она порой тоже шутила по этому поводу, заявляя, что будь у неё ног и рук хоть чуточку больше, им бы тоже не поздоровилось.
Хотя, чаще она просто рвала колготки на коленках и выламывала с корнем каблуки. Иногда, правда, рвала и выламывала не просто, а с шумом, гамом и другими театральными эффектами - то ли по привычке, то ли инстинктивно, но некоторые недалёкие люди считали, что она таким образом пыталась привлечь к себе хоть какое-то внимание окружающих.

А смотреть-то было почти не на что: сиротские в грубой оправе очки, немного её, как не странно, украшавшие, потому что за очками прятались совсем уж несимпатичные глазки мышиного цвета - под стать самой девочке. Девушке.

Причёску она предпочитала носить "выдающуюся" во всех смыслах этого словопонятия - эдакий большой, совершенно отвратительный, туго смотанный где-то в районе затылка кукиш, тоже мышиного цвета. Свои длинные волосы она терпеть не могла, но, представляя себя с короткой стрижкой, приходила в такой ужас, что предпочитала мучится с кукишем на голове. Ещё у неё был ЛОБ. Тоже выдающийся, как и причёска. Лоб имел привычку блестеть. Девушка отказывалась пользоваться косметикой - будучи твёрдо уверенной, что у неё на любую косметику аллергия. Откуда взялась эта уверенность неизвестно, но никто переубедить бедняжку не мог. В общем, форменный ужас.

Несложно понять, девушку, кроме родителей, никто не любил, хотя, некоторые честно пытались. Разнообразные сердобольные люди били себя кулаками в грудь и кричали что-то про "любят не за внешность, а за красоту души", а также про "не с лица воду пить". Кричать кричали, но не помогало даже им самим. Душевные качества бежняжки, а также умственные способности тоже мало отличались от мышиных. Возможно, они и были, но она так тщательно их прятала, что никто никогда не смог их заприметить.

Впрочем, были люди, считавшие, что всё совсем не так, и если размотать гнусный кукиш на голове, перекрасить мышиное в рыжее или каштановое с красноватым отливом, подкрасить глазки, надеть правильную одежку, заставить девушку выпрямиться, поднять чуть выше подбородок и прекратить уже носить свои руки, будто это и не руки вовсе, а плети, отчего казалось, что они чуть не в два раза длиннее... В общем, если всё это сделать, всенепременно произойдёт чудо преображения и всё сразу переменится.

Однажды ещё в юности старшие сёстры решились и сделали это: схватили младшенькую, скрутили, перекрасили волосы, накрасили лицо, напялили приличное платьице, вложили в руки книжку, отняли книжку, вложили веер... Ничего не вышло - и платье и всё прочее смотрелось на несчастной, как на корове седло. В общем, ужас он и есть ужас.

Девушка с годами совсем потеряла веру в будущее. Совсем. Растормошить её никто уже не мог - отмалчивалась и всё глубже уходила в себя.

Шло время. Старшие сёстры повыходили замуж и даже народили детей, а младшая существовала в жёстко замкнутой схеме дом-работа-магазин-дом. Очень редко она отклонялась от привычной траектории, например, выполняла просьбы родителей что-то снести в починку. Так сложилось, что многочисленные починочные мастерские располагались около работы нашей мышки, поэтому её и просили. А работала она в мало серьёзной конторке технической переводчицей - переводила с английского, немецкого и испанского - талант к языкам открылся у неё ещё в детстве и был единственным.

И вот однажды... - >>>>>>> )
anastgal: (НГкотик)
Всем ангелам нашим посвящается...

* * *

С самого утра по телевизору крутили рождественские сказки… Сначала показали про Скруджа Мак-Дака, потом что-то из Даниэлы Стилл, а теперь вот Зойка, скрутившись в кресле под тяжёлым шотландским пледом, внимательно следила за приключениями высокого, красивого, грустного человека, у которого вдруг всё стало плохо-плохо…
Ей всегда нравились такие фильмы – с предсказуемыми хэппи-эндами. То, что и этот фильм закончится ко всеобщей радости, не было никаких сомнений. Все киношные герои знали – завтра Рождество. Знали, предвкушали и надеялись. Зойка им завидовала…
качелиГерой фильма бежал по заснеженной улице вперёд к исполнению желаний – с боем часов все его невзгоды закончатся, как по мановению волшебной палочки. Он прошёл через горе и испытания, перепрыгнул через все подножки, подставляемые ему чертовкой-судьбой, он остался верен себе, своим идеалам, своей тоскующей жене и любящим детям. Теперь он со всех ног мчался получать награду…

Сегодня было двадцать пятое декабря – католическое рождество. Через шесть дней куранты прозвонят двенадцать раз в ознаменование Нового года, а ещё через неделю снова придёт Рождество. Православное. Все эти три праздника Зойка встретит совершенно одна…

Некто толкнулся внутри, будто бабочка взмахнула крыльями, - и затих. Ему тоже было грустно.
- Маленький мой, - еле слышно прошептала Зойка, - говорят, что ты ещё ангел, так помоги же мне…

* * *

Никита не пришёл. Он не пришёл неделю назад, он не пришёл вчера, не придёт и сегодня. Наверное, он не придёт и завтра… И не подарит ей давно купленный двухтомник сказок братьев Гримм. И не обнимет, не прижмёт к груди…

Они поссорились так глупо… Зойка кричала что-то гадкое, он хмурился и играл желваками, Зойка кричала ещё громче, он сжимал губы и ерошил вихор, Зойка вопила, а он…, он вдруг встал, стукнул кулаком по столу и ушёл. Она боялась думать, что навсегда…

Теперь вот Зойка пыталась вспомнить, о чём же она тогда орала так громко и истово. Конечно! Она кричала о безобразном поведении Светки Кочневой, которая взяла и явилась на работу в мине-юбке, длиной, вернее сказать - шириной, как любимый Зойкин ремень, инкрустированный разноцветными камушками. И к тому же на Зойке было декольте до пупа. Специально, чтобы пролезть в доверие к Пал Петровичу и обойти Зойку на кривой. И ладно ведь, если было бы, чем гордится и чего показывать! Так ведь нет, совсем нет – два комариных укуса, а туда же! Вот, если она - Зойка - придёт в таком же наряде, тогда уж Пал Петрович точно обратит внимание и повысит…
Именно на этих словах Никита и ушёл…
Читать дальше... - >>>>>>> )

anastgal: (НГкотик)
Широко закрытые двери...

Шорохи под асфальтом...

Жорж вышел на крыльцо, и его обступил дикий, первозданный лес. Чувствовался аромат дорогих сигар. Было сильно накурено. Жорж взмахом руки разогнал дымку и вздохнул свежего, прохладного воздуха.
Посмотрев в сторону, он увидел, слегка качающуюся ветку ели, будто её задел кто-то... Невдалеке, о чем-то по-своему матерясь, пролетела птица. Скорее всего это была одна из этих - из птиц счастья. Жорж их не любил за снобизм и острые когти.
Невдалеке протопал медведь, пиная, попадающиеся ему под ноги грибы, шишки и прогрызенные белками скорлупки кокосовых орехов....
На самом краю леса мелькнула маленькая фигурка уже с неделю заблудившегося мальчонки.
На травку упала вечерняя роса, а где-то вдалеке ухнула птица...

«Всё, как обычно», - подумал Жорж, вздохнул и решил забыть бродившего мальчика, надеясь, что и он встретит вскоре своего медведя. Жорж постоял ещё немного, впитывая чувства, запахи, шумы и ушёл с крыльца обратно в дом.
Там было всё, как всегда… Почти…

- Скукота, - подумал Жорж, - по-прежнему скукота, по-прежнему…

Снаружи доносились обычные звуки - тихое звяканье, медвежье урчание, шелест листьев, чёткие звуки морзянки, отбиваемые ветками ближнего к дому дерева, гул чего-то неопознанного, ежевечерне пролетавшего прямо над крышей избы...

Жорж огляделся вокруг – пришла пора задуматься и принять решение. Он никак не мог сосредоточиться на том, что его давно уже удивляло в обстановке гостиной и во что верить совсем не хотелось и казалось лишним: необыкновенное количество пауков и огромная черная дыра в стене.

Странный звук привлёк его внимание. Жорж двинулся в угол. Он медленно приблизился к китайскому фонарику, криво висевшему на выбеленной печи. Внутри него что-то оживало - там мелькала, то становясь ярче, то потухая совсем, какая-то тень.

Жорж протянул дрожащую руку... "Эх, похмеляться надо было вовремя!» - с горечью подумал он, уже различая, как неясная только что тень приобретает прямо на глазах всё более чёткие очертания... Женщина!.. "Только её тут и не хватало!" - вскинулся Жорж, торопливо приглаживая давно не чёсанную, но по старинной привычке, набриолиненную голову.

Женщина уже скреблась изнутри, разрывая тонкие бумажные стенки фонарика... Жоржу стало страшно. Нет, не женщины испугался он, а того, как реагировало на её неожиданное появление его истосковавшееся тело.

Медведь за окном громко рыгнул, и Жорж с благодарностью вспомнил милого заблудившегося паренька.

Женщина тем временем выбралась наружу и, спрыгнув со стола, стала с необычайной скоростью увеличиваться в размерах и вскоре перед остолбеневшим Жоржем во всей своей красе предстала женщина поистине могучая. Вид её был столь внушителен, что Жорж поначалу даже не нашелся, что и сказать... Тем более, что разыгравшиеся гормоны уже ударили в голову, и без того измученную горестными мыслями.

В комнату неслышно вошел старик Никодимыч - слуга-денщик, он же - строгий дядька, воспитывавший Жоржа с младых ногтей.
На серебряном подносе он нес всякую всячину: рюмку коньяку, стопку водки, блюдце с порезанным лимоном, горбушку черного хлеба, чашку кофе, горячий шоколад, запотевший горшок молока, сигару и зажженую свечу.... Угодить Жоржу с утра было нелегким занятием... Никодимыч поставил поднос на ломберный столик и, скрипя радикулитной спиной, согнулся перед Жоржем в ожидании распоряжений...

Женщина с прищуром оглядела поднос и потянулась к шоколаду. Жорж благородно промолчал - отказать женщине было противно его благородному воспитанию. Никодимыч с резким звуком разогнулся и уставился на незваную гостью...
-Ах-ти ж меня! - потрясённо прошелестел он, еле двигая губами.
-Старичок!- глубоким, низким голосом произнесла незнакомка, - старичок, ты б рюмку вторую, что ли, принёс, и блинков…

Жорж встрепенулся. Загадочно-волшебное появление женщины совсем не соответствовало обыденности происходящего... Он схватил с подноса сигару и поднёс её к пламени свечи. Даже обрезать забыл! Глубоко втягивая в себя сигарный аромат, он вглядывался в гостью и дрожал руками.

Никодимыч, спиной попятился к двери. От ужаса и удивления глаза его совсем выпучились и от того влажно слезились. Открыв дверь спиною, он тихо вышел, а скорее - вывалился из комнаты.

Наступила звенящая, скорбная тишина... Жорж с трудом взял себя в руки, для чего ему потребовался добрый глоток коньяку - непривычно - без лимона. Дама уже опорожнила чашку с шоколадом и жадно оглядывала поднос, недовольно морща маленький, хищно двигающийся, носик.

Вдруг снова послышался знакомый уже шорох - китайский фонарик, было потухший, снова заморгал таинственным светом, и Жорж бросился к нему, протягивая вперёд руки и тихо подвывая. Он успел вовремя. В фонарике ещё только начало подрагивать чьё-то мерцающее тело, а Жорж уже взмахивал рукою! Фонарик взвился на мгновение в воздух, к самому потолку, а потом, как-то странно дёрнувшись в полёте, с тихим звяком рассыпался на кусочки на грязном, давно не мытом полу. Женщина засмеялась.
- Молодец, молодец, голуба моя! - голос её полон был такого торжества и злорадства, что Жорж устыдился своего поступка, продиктованного одной лишь трусостью.
- Осмелюсь полюбопытствовать - чем обязан приятности Вашего присутствия, мадам? – не выдержав, пролепетал Жорж...
- Да, так уж... Мимо пролетая...,- странно растягивая звуки, почти пропела прелестница, - э..., дружочек, как вас там..., Жорж, кажется, а скажите-ка мне, Жорж, милый друг, вас дыра-то не беспокоит?
- Дыра? – замялся Жорж. Дыра его не беспокоила. Совсем. Он свыкся с ней, сроднился душою и мыслями. И приучил себя не думать о ней вовсе.

А вот вопрос незнакомки его как раз обеспокоил. В душе заскреблось противное, тихо клацнули зубы, снова мелко затряслись руки. Вот оно, пришло! А ведь Никодимыч предупреждал! "Не к добру, барин, дыра сия, не к добру! И не сквозит из ей, и не пахнет, и не лезет никто... Не к добру! Съезжать надоть, а то, как бы того..., как бы худа не вышло!" Вот теперь только Жорж и начал жалеть, что не послушался старого дурня.

- Ну, так, что молчишь, милок?
- Что Вы, сударыня, - выдавил Жорж, я и не молчу вовсе, а только прежде, чем беседы заводить, давайте познакомимся, да и вообще..., вы, наверное, устали с дороги?
- Зови меня по простому - Фрейя. И не устала я вовсе. Да и дороги то никакой не было. Что-то ты юлишь, как я погляжу. Ты ж видел всё! Аль со страху глаза жмурил? Не люблю! Так что ты мне про дырку-то скажешь? А?
- Мадам Фрейя! Воспитание не позволяет мне вести долгие беседы с дамой, не предложив ей присесть...
- Замолкни, кулёма! Надоел ужо! По делу говорить дозволяю, а пустомелье для служки своего оставь! Кликни-ка его, мне с ним тоже перемолвиться надо, - Фрейя повернулась к зеркалу и стала поправлять растрёпанные кудри.

И только тут до Жоржа дошло, что она стояла перед ним совершенно нагая... То есть, он, конечно, видел это и раньше, но как-то не осознавал... По телу его пробежала горячая волна, руки и грудь покрылись мурашками, в горле пересохло и стало нечем дышать. Он поспешно подскочил к дивану и, сдёрнув с него льняное покрывало, набросил на плечи женщины. Та резко обернулась и с недоумением воззрилась на Жоржа. Глаза её удивлённо расширились, брови взлетели вверх, маленький ротик приокрылся, обнажив крупные белые зубы.
- Что ты? Что ты? - вскрикнула она и взмахнула руками. По лицу её пробежала волна, она покраснела вдруг и стала судорожно закутываться в накидку. Жорж тоже покраснел. Ему стало от чего-то стыдно.
Женщина вскинула на него огромные, синие глаза.
- Напугал, сердешный! Я ж отвыкла совсем! Забыла! Из головушки вон! Давненько я к вам не возвращалась... Ты уж не подумай чего...

А Жоржу тем времени было не до мыслей. Жоржу было плоховато... Перед глазами всё стояла обольстительная картина... В штанах болезненно напряглось и напружилось.

- Ладно! Давай, что ли чайку попьём. Слышь?!! Зови старичка-то.
Жорж выскочил за дверь. Рядом с ней, прямо на полу сидел Никодимыч и раскачивался из стороны в сторону, что-то тихо нашёптывая сам себе.
- Никодимыч, чаю бы нам горяченького! Да, встань ты! Она и тебя требует разговоры разговаривать, вставай, хватит сидеть!
Никодимыч медленно поднялся и вдруг бросился в ноги Жоржу.
- Барин! - завопил он, - барин, бечь надо, барин! Откель баба? Голая... Ведьма, никак?! Эх, как же так, я ж говорил, я ж предупреждал... А-а-а!
- Ты что орёшь?
-Так-ить, смотрит она...

Жорж обернулся. В дверях и правда стояла Фрейя. Она уже была в платье, похожем на те, что были модны уж давненько. Такие носила ещё прабабка Жоржа, а может и пра-прабабка. Платье было нежно-голубым, подол его и края широких рукавов расшиты вычурным растительным узором - ярко-зелёным по синему, под грудью платье было подпоясано широкой, синею же лентою. Глубокий вырез, ничуть не скрывавший женских прелестей, был украшен листочками, казавшимися живыми. В глубокой ложбинке между больших белых грудей кривовато лежал, поблескивая, кулон старинной работы. Женщина была волшебно прекрасна. Полна, округла лицом и телом, нежная кожа светилась и притягивала взгляд.

- Так лучше? – участливо проворковала она, склоняясь над стариком и в голосе её слышались забота и участие.
-Да-сссс, сударыня,- прохрипел Никодимыч и бочком, бочком, не отводя глаз от Фрейи, скрылся.
- За самоваром пошёл, - зачем-то объяснил Жорж.
- Вот и хорошо, вот и славно. За чайком и поговорим. Мне вас обоих о многом расспросить надо. Вы при дыре-то дольше всех прожили... Пошли пока...
Они снова вошли в гостиную. Фрейя, ухватив Жоржа за руку, почти подтащила его к разломанной стене.
- Ты что-нибудь ТАМ видел?
- Видел!
- Когда?
- Не помню я. А может, и вовсе то был только сон.
- Ты должен мне его рассказать!
- С чего бы это, мадам? А, если я не захочу?
- Ты захочешь... Ты обязательно захочешь...
- Что вы, сударыня, право, как репей в бороду! Вам-то, что за дело? Дыра она и есть дыра! К тому ж в моём доме, не в вашем!
Жорж всё больше раздражался. Ему жутко не хотелось говорить о дыре, тем более, что периодически перед его глазами проносились соблазнительные образы... Её голое, нежно-розовое, гладкое тело и, особенно, некоторые его фрагменты..., это здорово отвлекало и мешало сосредоточиться.

Затянувшуюся паузу нарушил Никодимыч, внёсший в комнату самовар. Он бухнул его на стол и, опасливо косясь на Фрейю, спросил: "А к чаю то чего подавать?"
- Чего там есть у тебя, всё и неси, - лениво протянула Фрейя, - голубчик, ты не бойся меня, вы рассказывай. Я тебя не от безделья пытаю, мне, и правда, очень важно знать обо всём тобою виденном. Я, вишь ли, пойти туда должна, так хотелось бы знать о последних там событиях.
- Событиях?
- Так видел ты там что-то, или нет? Ответь же, наконец!
- Видел, видел, только всё как-то странно... То одно, то другое, то светло, то темно, а то и вовсе ничего. Но всегда - НЕПОНЯТНО!!! И мне это совсем не нравится! Обычная дыра, а всё, что за ней...
- Да ты, как я посмотрю, и не любопытен вовсе!
- Мадам, я не привык вмешиваться в чужие дела! Мне это ни к чему! Я - философ! Раз дыра есть, значит именно здесь ей и место.
Жоржу вовсе не хотелось демонстрировать перед этой странной женщиной свои истинные чувства. Её настырность была ему неприятна чрезвычайно.

-Это не дыра, Жорж, это - выход во время....
- Какое время? - холодно процедил Жорж.
- Любое... Прошлое, будущее - какое захочешь... Выгляни в дыру - посмотри.

Жорж поднялся со стула и подошёл к дыре. Отогнув рваный
кусок обоев, он нагнулся и обомлел - прямо на него несся
поезд... Жорж отпрянул.
- Что это было? - заикаясь, спросил он.
- Время. Какое-то из времён... Надень очки - у вас есть очки? Попробуй в очках...

Жорж, нацепив на нос пенсне своего прадеда, выглянул в дыру...
...Перед ним была огромная площадь, вся в утренней дымке, хмурая и мрачная. Тысячи людей в черном и сером правильными рядами заполняли площадь, посреди которой был сооружен помост, а вокруг него целая толпа маленьких, суетливо копошащихся людей. Они затягивали грубые доски помоста черными и красными полотнищами. На помосте возвышалась виселица! Несколько петель уже были привязаны к перекладине...

- Что там, Жорж?
- Не знаю... Так странно... Видимо, какая-то казнь, - пролепетал Жорж...
- Попробуйте в других очках - это занимательно! - улыбнулась дама...
Жорж выдвинул ящик комода и, поискав, достал две пары очков.

Надев черные, он снова подошел к дыре....

Сразу за краем было море. Вернее, берег моря, поросший необычными деревьями, похожими на огромные папоротники и диковинные пальмы... По краю воды бродили странные животные, огромные, как дома в Петербурге....
- Динозавры,.. - в ужасе прошептал Жорж...

Трясущимися руками он сдернул солнечные очки и тут же надел другие - зеленые.

Видимо он моргнул, потому что не заметил "перехода" - за стеной была уже другая картинка....
По беговой дорожке огромного ипподрома неслись колёсные экипажи, но без лошадей! В низких тележках посередине торчали головы в цветных шлемах.
- Странно, - однако, это весьма странно...,- приговаривал Жорж, и чувствовал уже, как притягивает к себе это загадочное отверстие во всё и в никуда.

- Ну... Интересные картинки, не правда ли?
- Да, мадам! Интересные...- Жорж задумался на мгновение.

- Никодимыч, а ну иди сюда! Да, брось ты там всё! Иди!
В комнату, поспешно семеня, вбежал Никодимыч. В его глазах был испуг. И лишь увидев, что с любезным его Жоржом ничего плохого не вышло, старик перевёл дух.
- Звали-с, барин?
- Никодимыч, а глянь-ка и ты в дыру.
- Это пошто-ж, барин? Я уж глядел в неё. Ну, тогда ещё, когда появилась малой дырочкой и расти принялась. Поглядел, да и не увидел ничего хорошего. Хотел её завесить чем, да Вы то не велели...
- Ах, вот как? Жорж, что-же ты? Значит, не велел?!! Значит, что-то тебя там заинтересовало? - хитро прищурясь громко спросила Фрейя.
- Ах, оставьте, мадам! Ну, да! Видел! Кое-что. Да! Интересно стало. Всё думалось мне, а как бы использовать сие отверстие... Не придумал ничего. А тут Вы! Надо ж было! Сначала летать что-то начало по ночам, потом медведь этот - ходит - пугает... Пауки... А теперь и Вы со своими расспросами... ВременнАя дыра... И не догадаться... Никодимыч, смотри, что ТЫ там видишь?

Никодимыч нехотя побрёл к дыре. Он приблизил к ней лицо, потянул носом, пошевелил недовольно ноздрями, потёр затылок и вгляделся...

Серое, хмурое небо, тусклый свет которого слабо пробивается сквозь кособокое слюдяное оконце. Тоненькая лучинка на краю стола. Свет её так зыбок, что и осветить то почти ничего не может. Кроме рук... Рук, неподвижно лежащих на столе рук, таких морщинистых, таких натруженных, с распухшими суставами..., рук отца... Никодимыч резко подался вперёд.
- Папенька, - не то прошептал, не то простонал он...- а матушка, где же родимая, матушка...
Руки шевельнулись и исчезли из малого светового круга. Послышались чьи-то шаги и сумрачные тени стали приобретать всё более чёткие очертания. Фигуры были плохо видны, но вскоре, глаза, привыкшие к темноте, уже различали всё и всех, кто находились в комнатушке. Мужчина, женщина, двое ребятишек, собака в углу у печки, у стола - лавка и две короткие узкие скамейки, у стены низкая лежанка, покрытая стёганным одеялом, а рядом большой сундук без замка...

Жорж потряс слугу за плечо. Тот встрепенулся и поднял на него полные слёз глаза.
- Что ты там увидел, старик?
- Себя, - сдавленно, с трудом выговаривая буквы, сказал старик и пошатываясь отошел от дыры. - вон тот мальчик - это я...
- Веришь ли теперь мне, Жорж? – в голосе Фрейи послышалась угроза.
- Верю! – Жорж затряс головой преданно и истово, - вы, мадам, объясните мне только...

* * *

Звонок трещал где-то в левой половине мозга, и Таська не выдержала. Встала и пошла открывать.
- Кто там?
Тишина.
- Кто там?
Тишина.
- Кто бы ты не был – сам дурак, - выкрикнула Таська и вернулась к столу.

Экран монитора светился, но дыра уже закрылась. Она тупо уставилась в незнакомый, чужой текст и чуть не заплакала. Интересно, чем закончится эта дурацкая история? Чем? Дыра закрылась… В Таське что-то лопнуло и она вдруг поняла, что ужасно устала и ничего уже сегодня не придумается. Ужасно обидно, так хотелось узнать, что же там будет дальше.

* * *

Вчера она сочиняла стиши. Вернее стиш. Или спич. На день варенья. Вер-Васильне стукнуло пятьдесят, и народ потребовал это событие зарифмовать… Таська просидела минут пятнадцать и заскучала. Стиш сложился сам собой. Она попробовала сочинить что-нибудь для души и застряла на шестнадцатой строфе. Пятнадцатая закончилась словом «любовь»… Таська ненавидела это противное слово! Любовь-вновь-кровь-морковь-свекровь… Другие рифмы не придумывались.
Противно. Любовь-морковь. Пошло. Любовь-кровь. Всё пошло и противно. Может быть, сегодня что-нибудь получится?..

Таська освободила от вещей любимое кресло. Ширина 70 см, велюр, подголовник, мягкие подлокотники… Полюбовалась коричнево-шоколадными разводами, прикрыла рыжим покрывалом, села, подвернула под себя левую ногу, поёрзала задком, устраиваясь поудобнее, и закрыла глаза.

- Любовь-вновь-кровь-свекровь-калорИфер… Какой такой калорИфер? - удивилась Таська, - почему калорИфер?
- Любовь-вновь-кровь-свекровь-….калорИфер – снова вырвалось! Таська начала злиться. К ней частенько привязывались разные странные слова. Но это – вообще ни в какие рамки не лезло…
-КалорИфер, калорифЕр, - пропела она и в этот самый момент почему-то вспомнила о Гёте…
Таська растерялась. Интересно, а какое, собственно, отношение имеет калорифЕр к Гёте? И ведь именно калорифЕр, а не калорИфер! Гёте… Фауст… Чёрт… Мефистофель… И где тут калорифЕр?!! Фер, фер, фер… В голову ничего умного не приходило и она решила срочно переключится на другое… В бок кольнуло чем-то твёрдым и острым. Она вытянула из-под покрывала незамеченную книгу. «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголь. Не Гёте.

Последний раз Таська была на его могиле недели две тому назад. Вообще-то, она всегда заходила к нему, навещая могилу дедушки и бабушки. Её цветы обычно бывали единственными на мрачной черно-мраморной могиле. Длинноносому, худому человеку было уже давно всё равно. Он всегда смотрел мимо. Но видеть умудрялся насквозь...

Привыкнуть к людскому равнодушию было сложно. Таська и не пыталась. Просто взяла шефство. Над Гоголем, Шаляпиным, белый голый торс которого жалко торчал прямо из земли, над Погодиным и высоченной статуей солдата в шинели и с ружьём, над Райкиным, Котельниковым с его парашютами и ещё несколькими знаменитыми и никому давно ненужными… Таське было их жалко.

И Зою… Тоже было жалко… Особенно после того, как старый памятник зачем-то заменили на новый. Раньше она стояла в полушубке, с суровой полуулыбкой на серьёзном юном лице, а теперь являла всем голую грудь, стыдливо и униженно запрокидывая голову назад и влево. Шестьдесят лет тому назад над ней издевались фашисты… Раньше на шее памятника всегда были повязаны пионерские галстуки, а теперь обнажённое тело не было прикрыто ничем, только зима одевала изредка снегом девичью посмертную наготу. А напротив - могилы мамы и брата - и смотрят они со своих фотографий на вечное теперь уже унижение дочери и сестры...

Однажды Таська заметила, что на старой части Новодевичьева кладбища всегда холоднее, чем на новой. И очень много заброшенных могил.
Одна неизменно перекрывала горло комком. В маленькую мраморную пирамидку врезана фотография ангела… Он умер, не дожив нескольких дней до пяти лет… Таське никогда не узнать, были ли у него братья и сёстры, когда умерли его родители, от чего умер он сам… Но огромные глаза малыша со старой фотографии светились такой детской наивностью, таким любопытством и восторгом… В них было столько мечтаний и надежд… Таська не приносила малышу цветов. Она клала на могилку несколько конфет, а однажды – маленького медвежонка. Она делал это по секрету от всех. Давно. С тех самых пор, как впервые приехала сюда одна, без родителей. Лет десять.

Звонок снова разорвал тонкую, прерывающуюся ниточку размышлений и Таська, тяжело вздыхая, пошла к двери.
- Кто там?
- Таська, открой, это - я!
- Привет, тебя раньше отпустили? – она отошла от двери и впустила мужа.
- Что с тобой? Почему ты плакала?
- Плакала? – удивилась Таська и приложила руки к щекам. Они были мокрыми. Таська удивилась ещё больше и посмотрела вниз – футболка на груди была покрыта влажными пятнами – хоть выжимай.
- Тём, ты не ругайся только, но я честное слово не знаю, почему плакала. Я вообще не заметила, что плакала…
- Курица! Ты перестанешь когда-нибудь уходить в свои миры?
- Не знаю. Наверное. Ты меня поцелуешь? - она зажмурилась и потянулась навстречу его губам.
- Я скучал, - он прижал к себе маленькое, мягонькое тело и принялся целовать мокрые ещё щёки.
- У тебя холодные пуговицы, - сказала вдруг Таська, - и нос. Но это не страшно.

* * *

- Как там твоя дыра?
- Тёмочка, представляешь, Никодимыч там маму свою увидел.
- Так ты от этого плакала?
- Нет…, я, наверное, Мальчика вспомнила… Понимаешь, сначала Гёте, потом Гоголя, потом Мальчика…
- И что же ты вспомнила о Гёте?
- Ничего я о нём не вспомнила… Поцелуй меня…

* * *

- Как ты думаешь, почему я говорю – «калорифЕр», а думаю – «Гёте»?
- Спи, дурёха…
- Никодимыча жалко… Он старый… А дыра оказалась временнОй, так интересно…
- Спи, фантазёрка… А то опять поцелую! – он дунул ей в лицо и залюбовался вздрогнувшими длинными и пушистыми ресницами.
- Поцелуй… - засмеялась Таська, - мне кажется…
- Молчи, молчи…

Фер...Гёте...

© Copyright: Анастасия Галицкая, 2003
http://www.proza.ru/2003/01/21-106
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Милочка сидела на ступеньках у самого выхода в город и грустила. Радостное настроение улетучилось, как не было. Оно покидало её медленно, борясь с ещё теплящейся надеждой, а потом… взметнулось стремительно и улепетнуло, растворившись под высокими перекрытиями - там, где жило только гулкое, колокольное эхо и давно одичавшие голуби.
Зачем голубям и эху нужна Милина надежда, неизвестно? Вот именно – совсем оно им не надобно!

Мила только что вернулась из дальнего и длительного путешествия по Черноморскому побережью Кавказа. Дорога назад – в серый, несмотря на витрины и рекламу город, совсем не огорчила. Она везла родителям и любимому-любимому много килограмм только что собранных витаминов, но самое главное - удачно лёгший на тело загар и массу впечатлений.

Мила тосковала. Огромные сумки, набитые краснобокими яблоками, сизыми сливами, желто-сиреневыми гладкими нектаринами, огурцами засолочных сортов и помидорами породы «дамские пальчики», а также два немаленьких чемодана и один маленький рюкзачок тосковали рядом - не было в них ни бодрости, ни оптимизма - стояли, будто понурившись. Во всяком случае, их несколько скособоченный вид внушал несчастной, всеми позаброшенной девушке именно эту идею. Мила даже подумала, что вещички выглядят как-то «сиротливо», но потом вспомнила, что это слово ужасно, просто ужасно штампованное и так думать немедленно прекратила – она терпеть не могла всяких банальностей и не допускала их даже в собственные мысли.

За спиной то и дело пыхтели давно переставшие быть паровозами паровозы - Милочка не желала помнить, как их теперь называют. Вечная тётенька, живущая в громкоговорителе, всё объявляла и объявляла что-то мало внятное, и Миле вдруг захотелось, чтобы среди называемых поездов был тот, на котором она снова уедет в дальнее далёко и растворится в нём бесследно. И пусть те, кто о ней не вспомнил, станут сожалеть о своей чёрствости и неблагодарности. Пусть поскучают, поплачут и, может быть, даже вырвут пару клоков волос из своих гадких, глупых голов!

- Девушка, вам куда? – весёлый таксист выглядел шикарно - как на картинках про белозубых, румяных таксистов.
Мила подумала, что вот так всегда – кто-то рядом обязательно шикарен и весел, когда ей грустно. Белые зубы почему-то раздражали.
- Мне куда глаза глядят, - ответила честно Мила, - только у меня нет денег, чтобы туда добраться.
- Кто же приезжает в Город без денег?! - поразился таксист. – Так нельзя!
- Меня должны были встретить, я все деньги на витамины потратила, - Мила вскинула подбородок в сторону своих баулов.
- Да уж… - протянул сразу поскучневший таксист и зачем-то принялся чесать голову.
Миле сделалось неприятно. Она ужасно не любила, когда чешутся, обкусывают ногти и ковыряют в носу.
- А если я вас довезу до дома, мне ваши родственники заплатят?
- Откуда я знаю! - взорвалась Мила. - Они меня не встретили, вы не понимаете, что ли?!
- Я понимаю, я отлично понимаю, орать-то зачем? Я ведь хотел как лучше.
- Все хотят как лучше, абсолютно все! Дайте лучше мобильник позвонить. Есть у вас мобильник?
- Есть, конечно… - он опять почесался и вытащил мобильник.

Мила отошла за угол, встала так, чтобы видеть багаж и набрала номер.

- Да?
- Привет, дорогой! Ну и что же у тебя случилось?
- Откуда ты знаешь?
- Ничего себе вопрос! Ты же не приехал меня встречать! Никто не приехал. Ни ты, ни родители! Ты же должен был их привезти!
- Мил, ты чего? Ты же завтра приезжаешь! Поезд пятнадцать, вагон семь, место тридцать четыре. Завтра. Четвёртого сентября. Я же сам тебе обратный билет покупал!
- Сегодня четвёртое.
- Да нет же! Третье сегодня! Ничего не понимаю… Ты где?
- На вокзале, на ступеньках, которые к пруду.
- Фантастика! Я сейчас же приеду. Ты жди. У меня машина сломалась, думал, что успею к завтрашнему дню починить… Такси буду ловить. Жди…

Мила вернула мобильник таксисту, отсыпала ему яблок в маленький целлофановый пакетик и принялась ждать.
Сначала она сидела просто так и разглядывала уток в пруду.
Потом начала думать. Она точно помнила, что должна была вернуться четвёртого. Гарька сказал, что сегодня третье. Она выехала из Новороссийска третьего в десять утра на пассажирском. Пассажирские ездят медленно и стоят у каждого столба. Пассажирские из Новороссийска в Город добираются за тридцать пять часов и никак не меньше. Сейчас – половина десятого. Всё правильно. Сегодня именно четвёртое! Поздний вечер четвёртого.
Мила начала считать по новой в обратную сторону. Всё сходилось.

- Скажите, пожалуйста, а какое сегодня число? - спросила она мимо пробегавшего носильщика.
- Третье.
- Как это третье?
Но носильщика уже не было – ускакал встречать вновь прибывших на пятую платформу.
- Скажите, пожалуйста, а какое сегодня число? – снова спросила Мила у старичков, медленно передвигавшихся к автоматам с газировкой.
- Третье, - ответили старички хором и ускорили шаг.
- Да как же так?! – закричала вконец испуганная горемыка и принялась искать, у кого бы ещё спросить.
Но тут ей на глаза попалось огромное табло. На нём в самом верху ярко горело вереницей ярко-белых лампочек: «Расписание движения пригородных электричек на 3 сентября».

Мила плюхнулась на самый большой из своих чемоданов и зарыдала. Она не понимала почему это происходит и зачем именно с ней. Она вообще ничего не понимала. Кроме одного: с ума сошла либо она, либо весь мир.

Наверное, этого было вполне достаточно для слёз…

* * *

Толстая тётенька в спортивном костюме и грязном, когда-то белом фартуке, лихо размахивая метлой, прошуршала рядом: ширк, ширк, ширк, взметнула кучку бумажек и промокших одноразовых носовых платков, и они разлетелись в разные стороны. Мила проводила тоскливым взглядом розовый лист уже никому не нужного билета и почему-то вспомнила, как хорошо и спокойно было ей у моря... Так хорошо, что она потеряла счёт времени, и если бы не хозяйка, наверное, позабыла уехать.

- Тю, дитку, тебе завтра уезжать, а ты ещё и не собралась даже! - сказала тётя Надя и снова опустила руки в квашню.
- Завтра? - переспросила Милочка и удивилась: ей казалось, что в запасе есть как минимум один день. Значит, ошиблась и с морем придётся попрощаться раньше, чем думалось.
- Ты билет-то хоть не потеряла, растеряха? - тёть Наде почему-то было весело, и Мила расстроилась ещё больше.
- Что?
- Билет, говорю, не потеряла? Ты ж давала его мне, когда регистрировалась, помнишь? У меня в журнале всё прописано: приезды и отъезды - тебе уезжать завтра!
- Ага, - тихо согласилась Мила и обреченно поплелась прощаться с морем и большой пальмой на набережной.

Смешно теперь вспоминать об этом. Вот улетает от неё бумажка. Которая билет в счастливое прошлое вдруг сошедшего с ума мира. Улетает, а она так даже его и не рассмотрела. Вдруг на нем было написано что-то такое?.. Что-то такое...

Мила вытянула из крохотного пакетика очередной платочек, громко высморкалась и решила, что раз так, придётся приспосабливаться и жить в том мире, в который она приехала. Других вариантов просто не было.
Теперь её волновало ещё только одно: будет ли любимый-любимый именно таким, каким она его помнила? Узнает ли она его? Или и к нему придётся привыкать - к новому, незнакомому, непривычному...

Такая вот чудачка.

© Copyright: Анастасия Галицкая, 2005
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
          Вентиляторы – существа загадочные и очень трудолюбивые. У каждого свой характер. Они бывают даже капризными и непослушными. У некоторых отличная память...
          Я знаю один такой – он соглашался крутить своими лопастями исключительно в самом мощном режиме. Нравилось ему, наверное, сдувать всё на свете со своих мест. Хотя, конечно же, ему это удавалось плохо.
          Дует он, бывало, на мой стол, аж распалится весь, ан нет – стол как стоял, так и стоит всё на том же месте. Ещё вентилятор никогда так и не смог передвинуть: меня, настольную лампу на мраморном пьедестале, дедушкин перьевой набор, банку с холодным сладким чаем и стакан в металлическом будто кружевном подстаканнике, подаренный когда-то всё тому же дедушке Сергеем Павловичем Королёвым.
вентилятор         Вы, конечно, сразу подумали что-то вроде: «Ну и ничего себе – она пьёт из серебряного, а может быть, даже из золотого подстаканника! Ну и фифа!
          Не буду отрицать, что порой бываю фифой. Не потому что и впрямь бываю, а потому, что не знаю, что это такое – фифа. Так вот, может быть, я и фифа, но подстаканник зато никакой не золотой и не серебряный. Потому что он, наверное, чугунный. Я думаю, что именно чугунный, потому что уж очень он тяжел. Сергей Павлович взял его "взаймы" не то в вагоне поезда «Москва-Симферополь», не то в ресторане «Арагви», куда любил заглядывать в редкие минуты отдыха от руководства над всеми космическими конструкторами того времени.
          Дедушка сей подстаканник не особо любил и всё время пытался от него отделаться - вернуть законным владельцам. Но Сергей Павлович был упрям и так никогда и не признался дедушке, где он этот предмет добыл. К тому же, всякий раз, когда подстаканник попадался на глаза моей бабушке, она вспоминала, как Великий Конструктор постоянно зазывал её благоверного "Сьёмачку" - именно так она выговаривала дедушкино имя - во всякие злачные, с её точки зрения, места, и молниеносно учиняла супругу выволочку на тему «С кем поведёшься – от того и наберёшься». Кончилось дело тем, что злосчастный подстаканник убрали с глаз долой. Это совпало с появлением в доме того самого вентилятора, о котором я, сама не знаю почему, вдруг решила с вами поболтать.

          Вентилятор дедушка собрал своими собственными руками. Сердцем новичка был крохотный, но очень даже авиационный двигатель, работавший от 127 вольт.
          Дело в том, что мой дедушка не авиационных двигателей делать просто не умел – никак у него это не получалось. Сидит вот он порой, делает что-то для хозяйства полезное, делает, делает, а потом глядь - он опять смастерил самолёт или, в крайнем случае, ракету, или там спутник какой, или вот вентилятор… Так он развлекался. Конечно, дедушка ещё много чего умел: валенки собственноручно валял, токарил, слесарил и ещё обожал готовить всякие вкусности. Только времени у него на всё это не хватало. Соратники рассказывали, как он порой их шокировал после очередного удачного испытания двигателей восклицаниями типа: "Это что, вы ещё не пробовали мой новый паштет!" - очень был жизнерадостный человек, мой дедушка.
          Вентилятор, в общем-то, получился совсем случайно. Просто действующий макет авиационного двигателя прошёл все ему положенные испытания и был безжалостно списан в утиль, то есть, проще говоря – на свалку. Дедушке стало этот неказистый предмет отчего-то жалко, и решил придумать как продлить ему жизнь. Думал, думал, да и придумал сделать ветродуйное устройство. Тем более что бабушка о таком давно мечтала.
          Сначала ветер отлично дулся на всех трёх скоростях. Не один год служил верой и правдой. Но когда дедушка умер, вентилятор заартачился, стал капризничать, отключил сам в себе первые две скорости и предпринял попытку взлететь.
          Папа мой - тоже мастер по авиационным двигателям, но более узкого профиля, поэтому починить вентилятор так и не смог, и, как признался позже, боялся что-нибудь в нём повредить, поэтому нашёл самый простой выход из положения: приварил его к более увесистой платформе – ему ужасно не хотелось, чтобы дедушкино изделие вдруг улетело в окно.
          Тогда же вынули из ящика и поставили на стол знаменитый подстаканник, вернули на старое место перьевой набор в золотыми насечками на длинных, элегантных корпусах.
          Теперь прикованный к своему вечному постаменту, вентилятор крутит жесткими своими лопастями, вырезанными из чего-то металлического, гибкого и прочного и пытается обдуть ветром всё то, что когда-то принёс в дом тот, кто его создал.

          Вот я пишу всё это… а ведь неправду пишу. Потому что всё это было давно. До Большого Ремонта, после которого почему-то уже некуда было ставить большой письменный стол, а значит и всё, что стояло на нём в хорошие времена, тоже стало девать некуда. Моя мама – очень современная женщина. В отличие от меня. Я знаю, конечно, где лежит завёрнутый в бумагу подстаканник, в какой коробке спят вечным сном дедушкины перьевые ручки и подставка для них… Я знаю.  А ещё я знаю, что скоро наступит время, когда эти предметы или воспоминания о них станут важными только для меня, для меня одной. Знаю.

          Когда моему мальчику было пять лет, я в каком-то злобном порыве взяла и скинула на пол его любимую игрушку – вертолёт, который кружил вокруг вертикальной опоры, на тонкой палочке и умел летать то вперёд, то назад.
          Никогда себе этого не прощу! Как же плакал Стаська… Ох, даже вспоминать не хочется.
          Дня три бренные останки погибшего вертолёта лежали в коробке, а на четвёртый сын вынул их и стал что-то мастерить. Презабавно было смотреть, как он это делает – хмурится, бормочет что-то, мотает головой, губы покусывает – совсем как взрослый. Возился он ещё несколько дней и никак не хотел признаваться, что делает. А через неделю принёс мне… вентилятор. Маленький, смешной, но работающий от батарейки вентилятор!
          Вы понимаете?! Я заплакала тогда. Причин было две.
Во-первых, вентилятор он сделал для меня – как моя бабушка когда-то я тоже много лет мечтала о таком подарке. Сделал, несмотря на нанесённую ему обиду. Значит, простил, значит, любит.
Во-вторых… Может быть, вы расскажете мне, что было во-вторых? Я не смогу. Начну и примусь опять плакать. Я очень любила своего дедушку.
          А маленький вентилятор до сих пор работает. Только надо не забывать менять ему батарейки...
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Потому что хочется, очень уже хочется лета и моря...
(Из историй, рассказанных в дамской компании за фужером горячего, крепкого чая)

А вот я вам сейчас историю расскажу – обхохочетесь!

Было это пару лет назад. Мы тогда первый раз с супружником в Турцию подались.
Да, вы знаете. Ленка ж путёвки подсуропила. Нет, Лен, я что, я ничего – мне понравилось, очень даже. Ну, так вот…

Поплыли мы на прогулочном катере в открытое море. Петька ещё пошутил, мол, плывём к родным берегам. Ага.
Отплыли, значит, к самому, что ни на есть горизонту и встали на… ну, как его… склероз крепчал, маразм его в дышло... Вспомнила – на рейд!
Капитан ещё на берегу сказал, что в программе мероприятия - плавать и рыбу ловить. Рыба – это мужикам, а мне так уж хотелось поплавать в чистом море, подальше от берега, прям, сил никаких не было. Девушка я опасливая - про всё расспросила, конечно, заранее. Про то, как в воду спускаться и про то, как подниматься. Всё оказалось проще некуда. Туда надо нырять, а оттуда по лесенке специальной вскарабкиваться. Я и успокоилась. Дура.

Когда капитан сказал, что уже можно в море прыгать, я не раздумывала ни минуты. Во-первых, потому что было ужасно жарко – солнце так и палило, буквально обжигая темечко, а во-вторых, оттого, что неожиданно получила такой мощный пин..., эээ..., толчок в спину, что и полетела вся в растопырку – пузом в воду. Это Петька постарался. Гад! Перепугал меня чуть не до смерти… Но я пока летела поклялась, что отомщу ему всенепременно.

Не… Сейчас не об этом, это я вам потом расскажу, не перебивайте!

Ну, так вот пнул он меня, значит, а сам – конь – стоит на палубе и лыбится. Смешно ему, видите ли, как я плюхнулась!
Потом ещё три, бабочки-девочки тоже в воду занырнули, и начали мы плескаться и резвиться, как те твои наяды морские. Здорово было, ничего не скажу. Внизу медузы огромные трепещут своими щупальцами, и узоры на них сине-фиолетовые, красивые и страшные. И, если приглядеться, то можно и рыбок всяких углядеть… Красота…

Ну, поплавали мы, пока замерзать не начали и попросились на палубу. Бабочки те, значит, ррраз и вылезли, подплываю и я к лестнице… И вижу, что у неё - у лестницы у этой - нижняя ступенька начинается в полуметре над водой, то есть я-то, дура стоеросовая думала, что она вниз хоть метра на полтора уходит, и я поднимусь на палубу легко и непринуждённо… Ан фик!

Ты чего, Ленка, ржёшь? Знаешь, так и молчи! Тебе Петька, что ли, рассказал? Не Петька? А кто ж тогда? Ладно, потом выпытаю, так и знай. Хватит ржать, дай досказать!

Нет, девки, вы представьте себе – держусь я за ступеньку руками, а подтянуться-то не могу! Ни в какую! Живот, значит, в рай не пущает, да и вообще – конфигурация моя, сами понимаете…
Вооот… Смотрю, супружник волноваться стал – живот чешет и щёки раздувает, то есть, начал думательный процесс. Я-то знаю, что это у него надолго. Испугалась, конечно.

Но не одна я. Турки тоже взволновались. Пока я по палубе гуляла, они смотрели, причмокивали и облизывались, а тут… Крикнули они мне, чтоб держалась покрепче, за лестницу взялись, тянут-потянут – вытянуть не могут. Позвали Петьку. Он за железку взялся, пузень свесил, зад отклячил, потянули они уж вчетвером – тянут-потянут…

Хватит ржать! Я ещё и половины не рассказала. Ржут, понимаешь!.. - >>>>>>> )
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Из записок стародавних времён

Мой самый первый мужчина бросил меня неожиданно. 
Через месяц после своего исчезновения он вдруг позвонил и сказал, что я слишком часто называла его зайчиком, то есть дебилом. Он бросил трубку, я зарыдала.
Ещё через месяц он снова позвонил и спросил:
- Зайчики ведь серенькие? 
- Летом да, - ответила я честно, и он снова бросил трубку. Я заплакала.
Следующий звонок состоялся примерно через полгода. 
- Скажи, - спросил он, - ведь серенькие - означает тупые? 
- Да, - сказала я и вытерла пару слезинок.
Он почему-то не бросил трубку и спросил, думала ли я о том, что все зайцы серые, когда называла его зайчиком. Я ответила: "Нет, не думала". Плакать не захотелось.
Но тут заплакал он и сказал сквозь рыдания, что очень меня любит, до сих пор любит, так любит, что жить не может без.
Я внимательно выслушала и послала его далеко и надолго. Навсегда.

Потому что я - неблагодарная!
Вот.
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Анатолий Соколов, абстракция 2008 годЭпитафия 1

А лебедь прекрасный,
Всё шеею белой,
Тянулся напрасно,
К лебёдке несмелой.
(Автору известно значение слов "лебёдка"!)

Эпитафия 2

Не убивайте белых лебедей... искусством!


Предисловие

Жила я когда-то тихо, скромно, с верой в светлое будущее, а также и в то, что всё вокруг  именно такое, каким видится и никакое иначе. То есть, молоко, сахар и соль - белые, небо - преимущественно голубое, трава и листики на деревьях – зелёные... Ну, и, конечно, в те далёкие, наивные времена я безо всякого страха и зазрения совести могла об этом заявить вслух. Наивная была, глупая.
Но пришло время открытий, сомнений, душевных бурь...


Присловие

- И небольшая совсем очередь, - стреляя вокруг глазами, изрекла Наташа и радостно потёрла ладошки.
- Это точно, - пришлось согласиться мне. Что уж тут врать – очередь и правда была сравнительно небольшая.

На Дрезденскую мы стояли три с полтиной часа. На Американцев три без малого… А тут очередь даже не закольцевалась по-хорошему вокруг Пушкинского, а так - только в запятую недоделанную выстроилась. Выставка! Ха! Тоже мне…

- Может быть, не пойдём, неинтересная выставка, наверное, - промычала я, ещё на что-то надеясь.
- Вот ещё! Не всем, конечно, абстракционизм понятен, но мы обязательно должны это увидеть. Шедевры со всего мира Ты что? Это пропустить никак нельзя.
- Ну… раз должны, - я обречено махнула рукой и поплелась в очерединый хвост искать крайних.

Их, как обычно, было несколько, потому что на такие мероприятия принято ходить коллективами. Думаю, не потому, что так интереснее, а потому, что выстоять многочасовые бдения вокруг музея в одиночку просто невозможно. Хотя, однажды кто-то рассказал нам душераздирающую историю про любительницу живописи, которая пришла, было, одна и… исчезла… Видели, как стояла, а потом спохватились, а её уж и нету. Говорили, что заметили её, заходящую в один из подъездных туалетов… А ведь предупреждали – в одиночку не ходить – местные обыватели от чего-то крайне отрицательно относятся к людям из очереди! Предупреждали! А она пошла… Бедная…

Читать дальше - >>>>>>> )
anastgal: (кошка графика странная высовывается)
Сосед мой – Мартын Петрович Корзинкин – человек благоразумный, поэтому мусор выносит не часто, зато помногу. Считает, что таким образом экономит своё драгоценное время. Для мусора у него имеются две специальные сумки – левосторонняя и правосторонняя. Не спрашивайте меня, в чём их отличие, и так всё понятно – одну удобнее носить слева, а вторую - справа. Во всяком случае, он так говорит. У меня самой не было случая проверить его утверждение, так что настаивать не буду – не хотите, не верьте. Не стала бы об этом упоминать, но... Раздражает.

Мартын Петрович – человек презабавный. И обликом, и манерами поведения, и даже некоторыми своими мыслями. Впрочем, мысли - дело сугубо личное, и я могу рассуждать только о тех из них, с которыми он почему-то считает необходимым ознакомить не только ближайших родственников, но и меня. Например, он любит рассказывать о том, как правильно организовывать толпы митингующих граждан и какие лозунги вывешивать наиболее правильно. Сам он никогда и ни в каких сборищах и шествиях не участвует, поэтому к чему все эти рассуждения я понять не могу. Мартын Петрович любит фигурное катание и новостные программы, а я – бессмысленные комедии и мелодрамы. Чтобы посмеяться или поплакать. Я вообще люблю поплакать, а соседу нравится объяснять отчего именно это со мной происходит. Тоже раздражает.

На голове у соседа – зачёс. Это такое понятие, но никак не действие и даже не эпитет или определение, потому что зачёсывать давно уже стало совершенно нечего. Но Мартын Петрович оптимист, причём, напористый и спорить мне с ним недосуг. Сзади под зачёсом - пресмешной, коротенький хвостик, состоящий не более чем из двадцати-тридцати волосинок. Я думаю, что наличие хвостика поддерживает в его владельце уверенность в собственной молодости. Или же он призван доказывать окружающим лояльность соседа по отношению к современным реалиям. Не знаю. Мне никогда не приходило в голову побеседовать с соседом на эту тему. Иногда на меня вдруг находит что-то, и я прошу его сбрить остатки былой шевелюры и стать модно-лысым. Отказывается, отмахивается, хмурит густые брови. Нервирует.

Когда Мартын Петрович надевает кепку, очки или становится ко мне спиной, я готова в него влюбиться. Во всех других случаях благое намерение исчезает. Готовность влюбиться объясняется наличием у соседа фигуры Мела Гибсона, что становится очевидным именно при виде сзади. Кажется, ничего другого из разряда привлекательного в нём нет. Ну… если только неприлично большие в его возрасте глаза. Отвращает же меня от влюблённости, в числе многого прочего, ещё и отсутствие растительности на его лице, обнажающее все его морщинки и каким-то образом резко увеличивающее лысину. Не знаю почему, но очки и кепка в совокупности с медальным профилем скрадывают этот недостаток и придают Мартыну Петровичу хоть и мифическое, но благородство. Эдакое демоническое благородство внешнего облика…

Читать дальше... - >>>>>> )
anastgal: (НГ)
Не помню уже, отчего придумалось именно такое название этому рассказику. Наверное. были причины. Придумывать новое уже не хочется. Пусть так и будет. Рассказ о детстве. Профессионалы говорят, что так писать нельзя. Ну, а я не умею, как можно. Поэтому и не быть мне писателем. Но хочется, чтобы иногда и хоть кто-то всё-же читал мои тленки. Я очень люблю своих героев. В каждом из них, как это не банально звучит, немножечко меня. :))

Таткины сказки

Первый раз Татку привезли в деревню в тот год, когда она много-много болела. Так много, что маме даже пришлось уволиться с работы.
Татка кашляла, кашляла, хлюпала вечно мокрым носом, блестела голубыми глазками, наполненными слезами, и мама, глядя на неё, тоже принималась всхлипывать и всё причитала: «Таточка, солнышко, что же так?.. Таточка, девочка моя, когда же ты выздоровеешь?»
А папа не плакал, папа только хмурил широкие брови и смешно раздувал ноздри. Татка тоже так хотела, но у неё почему-то выходило плохо. Папа смеялся и приговаривал: «Татка, Татка, у тебя и носа-то ещё нету, одни сопли!»
- Как это? – пугалась Татка и хваталась пальчиками за свой нос-курнос.
- Есть-то он есть, да вон, какой маленький, ты его отрасти сначала, - продолжал смеяться папа.
- А как? - спрашивала Татка и лезла на его высокие, жёсткие колени.
- Сама расти, и нос вырастет, - отвечал всякий раз папа, и если бывал в хорошем настроении, подхватывал Татку подмышки, потом сразу вставал и... у-у-ух! «Лети, Татка!! – весело кричал он, и Татка взлетала. Вверх – прямо к недавно выбеленному потолку, много-много раз. А потом, растопыря крыльями руки, изо всех сил вытянув ноги (чтобы больше походить на самолёт), она снова летала, крепко удерживаемая сильными руками отца.

Приземляться Татка не любила - внизу было скучно. Одни и те же игрушки и мамины «заставлялки» мыть лицо, чистить зубы… И кушать противную белую кашу, тем более не вкусную, что и звали-то её противно - совсем как вредную соседку Маню из комнаты напротив. Маня и каша походили друг на друга лицами. Они были у них одинаково мягкими, рыхлыми, белыми-белыми, с маленькими дырочками, ямками и бугорками.
Маня любила повязывать вокруг своей головы голубую косыночку, а у Татки все тарелочки были с голубыми краями… Мама говорила, что такие тарелки принесут Татке счастье на блюдечке с голубой каёмочкой, и папа опять смеялся. «Тарелочка на блюдечке!» - передразнивал он, и мама махала на него полотенцем, всегда почему-то висевшим на плече. Татка эти полотенца любила и думала, что они для того и нужны, чтобы махаться ими на папу. Она даже мечтала, что и у неё когда-нибудь появится такое же. Надо только чуточку подрасти.

Вообще, Татка много думала. Сидела и думала. Лежала и думала. Ела противную кашу или вкусную котлету и опять думала. О странных и таинственных вещах. И о взрослых. «Вот почему мама ругает папу за то, что он не купил хлеба, а папа каждый раз злится и говорит злое-злое, отчего мама даже иногда принимается плакать? - размышляла Татка. - Неужели папа никак не может запомнить, что надо купить хлеб?»
И Татка решила, что обязательно должна папе помочь.

Читать дальше, если хочется и не читать, если не хочется - >>>>>>> )
anastgal: (Default)
Безумец ли
который до вершины
тянулся, поражённый красотой?
Безумец ли
ваяющий кувшины
и покрывающий их краской золотой?
Безумец ли
что грезит в одиночку
однажды обойти весь шар земной?
Безумна ли
что лепит ангелочков,
мечтая мир наполнить добротой?

Да, умный в гору не полезет, не пойдёт!
Для этого ему потребен важный повод.
Любовь, мечта, что в голову взбредёт,
Восторг души - хороший тоже довод.
Нет, без причины не безумны мы!
У каждого своя мотивировка,
Чтобы казаться разным и другим
Безумными - в точнейшей дозировке.
anastgal: (Default)
1. Мишка - друг, товарищ и брат. Бабник и раздолбай.

Был у меня когда-то давным-давно друг по имени Мишка. Красивый, голубоглазый, с тонкими чертами лица, длинными белыми ресницами и милым пушком на всегда розовых щеках.

Мишка был бабником. В хорошем смысле этого слова. Впрочем, - тут каждый пусть сам думает, есть у этого слова хороший смысл или нет, а я уж буду думать, как привыкла - есть. Любил мужчина женщин и менял их с неимоверной скоростью, дабы не обидеть своим невниманием как можно большее их количество. Уж не знаю почему, но жалости я к Мишкиным временьщицам не испытывала, а только восхищалась его виртуозным умением с ними расставаться. Мишка умел делать это как-то так хорошо и правильно, что ни одна из них, во-первых, никогда не возвращалась, а во-вторых, не донимала ни его, ни его друзей слезами, нудными умолениями, воплями, клятвами отомстить или сообщениями о внезапной беременности.
Читать дальше... - >>> )
anastgal: (Default)
Дело было во времена стародавние, лихие, порочно-заморочистые, когда уровень жизни был ещё низок, а продолжительность её и вовсе мала-маленька…
Давно или недавно, вдали или где-то поблизости жили-были старик Алёша лет сорока от роду и старушка Ариша при нём лет тридцати пяти. И всё было бы хорошо и даже замечательно, если бы не одно горе горькое. Не было у них детушек. А уж так старухе хотелось малого дитятка, чтобы было, кого любить, холить, да лелеять, кого обнять, к сердцу прижать, да приголубить. Ждали они, ждали – с самого молоду, но годы шли мимо один за другим, и ни сыночка, ни дочки так у них и не народилось.

Однажды шинковала старуха капусту в засолку и порезала указательный палец на левой руке. Упала капелька крови прямо на только что вырезанную из качана кочерыжку. Старуха-то этого и не заметила, а только от боли вскрикнула, слёзку малую пролила и пошла к аптечке, пальчик бинтовать. А когда вернулась, глядь-поглядь, а на краю корытца с капустой сидит махонький мальчонка, ростом не более мобильника, ножками помахивает, ручками потряхивает и что-то сам себе напевает.
Читать дальше (картинок нет, к сожалению) - >>> )
anastgal: (Default)
Прошедший день весь был под небом и облаками. Высовывалась из окна и фоткала. Просто смотрела, как в детстве искала в облаках зверей и птиц... Фиг знает почему именно вчера так было и почему не будет сегодня. Смотрю сейчас: страшное небо над Москвой - без звёзд, чёрное, плоское...
Поэтому вспомнила этот рассказик, которому уже шесть лет и который я не смогла бы написать теперь...

Ностальгия

     Я не видела ничего красивее, чем небо, когда солнце скатывается с него в море. Особенно если завтра будет ветер. Тогда прячущееся за горизонт светило - и без того тёмно-рыжее – приобретает глубокий красноватый оттенок. Цвет густой, будто мерцающий в жидком золоте. А если очень повезёт, то закат вдруг становится ярко-алым, и всё вокруг на короткое, совсем короткое время покрывается еле уловимыми огненными всполохами. Когда я первый раз читала «Алые паруса», то сразу поняла, какого цвета шёлк выбирал Грей - человек, влюблённый в море. Конечно, он искал именно этот – цвет ветреного морского заката, цвет восторга, надежды и мечты.
      Я скучаю по этим закатам. Я скучаю по плеску волн и по никогда не повторяющемуся узору белоснежных барашков. Я скучаю по тихому, усыпляющему шипению отлива.
      Я скучаю по тёмному, фиолетово-синему бархату ночного неба, усыпанного огромными, ослепительными звёздами. И мне хочется придумывать всё новые слова и фразы для того, чтобы опять и опять признаваться в любви к этой вечной, надеюсь, вечной красоте.
Читать дальше... - >>> )
anastgal: (Default)
Прошедший день весь был под небом и облаками. Высовывалась из окна и фоткала. Просто смотрела, как в детстве искала в облаках зверей и птиц... Фиг знает почему именно вчера так было и почему не будет сегодня. Смотрю сейчас: страшное небо над Москвой - без звёзд, чёрное, плоское...
Поэтому вспомнила этот рассказик, которому уже шесть лет и который я не смогла бы написать теперь...

Ностальгия

     Я не видела ничего красивее, чем небо, когда солнце скатывается с него в море. Особенно если завтра будет ветер. Тогда прячущееся за горизонт светило - и без того тёмно-рыжее – приобретает глубокий красноватый оттенок. Цвет густой, будто мерцающий в жидком золоте. А если очень повезёт, то закат вдруг становится ярко-алым, и всё вокруг на короткое, совсем короткое время покрывается еле уловимыми огненными всполохами. Когда я первый раз читала «Алые паруса», то сразу поняла, какого цвета шёлк выбирал Грей - человек, влюблённый в море. Конечно, он искал именно этот – цвет ветреного морского заката, цвет восторга, надежды и мечты.
      Я скучаю по этим закатам. Я скучаю по плеску волн и по никогда не повторяющемуся узору белоснежных барашков. Я скучаю по тихому, усыпляющему шипению отлива.
      Я скучаю по тёмному, фиолетово-синему бархату ночного неба, усыпанного огромными, ослепительными звёздами. И мне хочется придумывать всё новые слова и фразы для того, чтобы опять и опять признаваться в любви к этой вечной, надеюсь, вечной красоте.
Читать дальше... - >>> )
anastgal: (Default)
Опуская длинное вступление - в нём о том, какой шок я испытала, прочитав в газете "Комсомольская правда" статью, которая и подвигла меня на работы исследовательского характера, о которых впереди.
*  *  *
Сказать, что я была поражена, это означает не сказать вообще ничего о том, что я почувствовала. Но в статье были приведены неоспоримые доказательства, не верить которым было бы глупо. И если я могла бы не согласиться с автором этой статьи в связи с некоторыми его утверждениями и отнести многочисленные случаи обнаружения в греческих пещерах наскальной живописи, изображающей битвы с этими, как мне казалось, сказочными или, вернее сказать, – мифическими существами, на счёт буйной фантазии древних греков, то труды, например, Геродота и упоминания о кентаврах в трактатах Платона и Аристотеля, заставили меня пересмотреть свою точку зрения. 

Оказывается, многочисленные археологические раскопки стоянок древнего человека в некоторых областях нынешней Греции, Франции, Испании и Португалии зачастую ставили учёных в тупик в связи с тем, что в погребениях обнаруживались странные скелеты, имеющие лошадиный низ и человеческий верх. Причём, в некоторых погребениях обнаруживались пары существ, имеющие признаки обоих полов. То есть складывалось ощущение, будто это были захоронения семейных пар. В одном из погребений была обнаружена целая семья: мужская особь, женская и детская. Генетический анализ сохранившихся тканей непреложно доказал факт этой семейственности, так как в его результате было выявлено, что взрослые особи приходились детской настоящими родителями.Читать дальше... - >>> )
anastgal: (Default)
Опуская длинное вступление - в нём о том, какой шок я испытала, прочитав в газете "Комсомольская правда" статью, которая и подвигла меня на работы исследовательского характера, о которых впереди.
*  *  *
Сказать, что я была поражена, это означает не сказать вообще ничего о том, что я почувствовала. Но в статье были приведены неоспоримые доказательства, не верить которым было бы глупо. И если я могла бы не согласиться с автором этой статьи в связи с некоторыми его утверждениями и отнести многочисленные случаи обнаружения в греческих пещерах наскальной живописи, изображающей битвы с этими, как мне казалось, сказочными или, вернее сказать, – мифическими существами, на счёт буйной фантазии древних греков, то труды, например, Геродота и упоминания о кентаврах в трактатах Платона и Аристотеля, заставили меня пересмотреть свою точку зрения. 

Оказывается, многочисленные археологические раскопки стоянок древнего человека в некоторых областях нынешней Греции, Франции, Испании и Португалии зачастую ставили учёных в тупик в связи с тем, что в погребениях обнаруживались странные скелеты, имеющие лошадиный низ и человеческий верх. Причём, в некоторых погребениях обнаруживались пары существ, имеющие признаки обоих полов. То есть складывалось ощущение, будто это были захоронения семейных пар. В одном из погребений была обнаружена целая семья: мужская особь, женская и детская. Генетический анализ сохранившихся тканей непреложно доказал факт этой семейственности, так как в его результате было выявлено, что взрослые особи приходились детской настоящими родителями.Читать дальше... - >>> )

September 2014

M T W T F S S
1234567
891011121314
15161718192021
2223242526 2728
2930     

Syndicate

RSS Atom

Частые метки

Expand Cut Tags

No cut tags